Те, кто осмелился говорить о природе как об исследованном уже предмете,
-- делали ли они это из самоуверенности или из тщеславия и привычки поучать
-- нанесли величайший ущерб философии и наукам. Ибо, насколько они были
сильны для того, чтобы заставить верить себе, настолько же они преуспели в
том, чтобы угасить и оборвать исследование. Они принесли не столько пользы
своими способностями, сколько вреда тем, что погубили и совратили
способности других. Те же, кто вступил на противоположный путь и утверждал,
что решительно ничего нельзя познать, -- пришли ли они к этому убеждению из
ненависти к древним софистам, либо по причине отсутствия стойкости духа, или
даже вследствие обладания некоторого рода ученостью -- приводили в пользу
этого доводы, которыми, конечно, нельзя пренебречь. Однако они отправлялись
в своем мнении не от истинных начал и, увлекаемые вперед усердием и
страстью, решительно превзошли меру. Древнейшие же из греков (писания
которых погибли) более благоразумно удерживались между самонадеянностью
окончательных суждений и отчаянием акаталепсии. И хотя они довольно часто
сетовали и жаловались на трудность исследования и темноту вещей, однако, как
бы закусив удила, не переставали стремиться к цели и испытывать природу.
Они, как видно, полагали, что этот вопрос (т. е. можно ли что-либо познать)
разрешается не спором, а опытом.