Обычно по поводу нашего обобществленного литературного
хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, но
весьма однообразными: "Как это вы пишете вдвоем? "
Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали,
рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему
поводу: убить ли героя романа "12 стульев" Остапа Бендера или
оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя
решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на
одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две
куриные косточки. Вынулся череп-и через полчаса великого
комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.
Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже не
рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И,
наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
-- Как мы пишем вдвоем? Да-так и пишем вдвоем. Как братья
Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись,
чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие вопросов было
нарушено.
-- Скажите, -- спросил нас некий строгий гражданин из
числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии
и чуть раньше Греции, - скажите, почему вы пишете смешно? Что
за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
После этого он долго и сердито убеждал нас в том, что
сейчас смех вреден.
-- Смеяться грешно? - говорил он. -- Да, смеяться нельзя!
И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги,
мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
-- Но ведь мы не просто смеемся, - возражали мы. - Наша
цель-сатира именно на тех людей, которые не понимают
реконструктивного периода.
-- Сатира не может быть смешной, - сказал строгий товарищ
и, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста, которого он
принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на
квартиру.